«Удивительно, как такой глупый человек мог стать премьер-министром», — сказал этот минский фотограф о кремлевском небожителе. И пожалел
27 июня 2025 в 1751000400
Кирилл Папоротников / «Зеркало»
Минчанин Моисей Наппельбаум владел роскошным фотоателье в самом центре беларусской столицы - сперва там, где теперь магазин «Лакомка», затем на месте нынешнего входа в метро «Октябрьская». Переехав в Петербург, он снимал богачей, а затем Ленина, Сталина, других вождей и классиков литературы, театра и кино, которые теперь смотрят на нас со страниц учебников истории. Однако одно неудачное фото и один опрометчивый комментарий могли стоить ему жизни. Рассказываем захватывающую биографию этого человека.
Поездка за океан и ателье в центре Минска
Давно привычная нам фотография еще в XIX веке была революционной новинкой. Первое фото с помощью камеры обскура было сделано в 1826−27 годах, первое дагеротипное фото (в обоих случаях это отпечатки на металлических пластинах) - в 1837-м. Уже в 1840-м первые такие фотографии появились в Вильно, спустя десять лет - в Минске. Как подсчитал исследователь Александр Величко, с того времени и до 1918 года в будущей беларусской столице работали всего около 60 фотографов. Вначале съемкой мог заниматься любой желающий. Но после восстания Кастуся Калиновского, подавленного в 1864-м, все усложнилось. Кандидат должен был написать заявление в губернское управление, оно рассматривалось губернатором, делался запрос на лояльность властям и на финансовую состоятельность, и только после этого выдавалось свидетельство.
Такой путь прошел и Моисей Наппельбаум. Урожденный Мовша-Элья появился на свет в декабре 1869 года в Минске в семье кассира коробочного сбора - налог, которым облагались все евреи - среди шестерых детей (еще один брат умер в младенчестве). Семья не бедствовала, жила в собственном доме, который располагался на улице Московской - ровно под нынешним железнодорожным мостом.
Сестра Моисея закончила престижную Санкт-Петербургскую консерваторию, братья получили образование в вузах того же города и Харькова. А вот Моисей по неизвестным причинам до 14 лет нигде не учился - посещал лишь старого раввина, который обучил его письму, чтению и азам иудейской веры.
В 1884 году мать отвела сына на обучение к Викентию Боретти, чье ателье размещалось в районе современного ГУМа. «Фотография Боретти отличалась строгим вкусом, культурой мастерства. Боретти был сыном польского архитектора, интеллигентным и довольно образованным человеком. Мне посчастливилось - до сих пор я благодарен моему первому учителю за то, что мне не пришлось в его мастерской столкнуться с пошлостью, мещанством и делячеством, господствовавшими тогда в других минских фотографиях», - вспоминал Наппельбаум в мемуарах.
Начинал учиться профессии он с низшей ступеньки иерархии - был помощником копировщика. «Копировщик - тот, кто печатал карточки, затем ретушер и, наконец, главное лицо - фотограф. Копировальный процесс был несложен, но требовал, как и все фотопроцессы, особенной чистоты и аккуратности», - писал Моисей. Старшие коллеги не только обучали его на работе, но даже давали платные уроки на дому. Больше всего юноша интересовался портретом: «Меня не увлекала пейзажная светопись, не захватили ни бытовые, ни репортажные снимки. Неизъяснимыми чарами всегда манило меня лицо человека».
Наппельбаум прошел этапы ученичества за три года. «И вот я уже мастер на жаловании, но вместе с тем я чувствую, как мало знаю, как многому надо научиться. Но где и у кого? Ни одной книжки, ни одного учебного заведения. <…> С этого момента начались годы моих странствий. Будем говорить прямо, не только стремление учиться, повидать работы различных фотомастеров, не "охота к перемене места" побуждали меня переезжать из города в город. Я искал заработка», - вспоминал Наппельбаум.
Маршрут его дальнейших путешествий выглядит так: Смоленск - Москва - Козлов (теперь Мичуринск) - Одесса - Евпатория - Вильно - Варшава. Приблизительно в 1893-м Наппельбаум вернулся в Минск, но столкнулся с тем, что не мог найти работу и не имел возможности открыть собственное ателье. Действительно, самый простой фотоаппарат тогда стоил около 100 рублей. К этой сумме надо было приплюсовать расходные материалы, помещение. А заработная плата квалифицированного фотографа на 1890 год составляла 30 рублей в месяц. Для сравнения, за те же 30 рублей можно было приобрести хорошую корову.
Вскоре в поисках лучшей жизни Моисей отправился за океан. В Нью-Йорке он работал на фотофабрике - там «печатались тысячами и десятками тысяч фотографии знаменитостей опереточного мира, <…> фотоснимки малого размера (3×5 см) вкладывались в коробки с папиросами, как сюрприз, как реклама». Затем организовал коллектив «выездной фотографии», с которым разъезжал по малым городам штата Пенсильвания и снимал группы рабочих и фасады магазинов. А еще старался изучить работу коллег-конкурентов, чтобы найти что-то новое. Однако тоска по дому через пару лет заставила его вернуться на родину.
Александр Величко предполагал, что многочисленные переезды Наппельбаума были связаны не только с творчеством и заработком, но и с еврейским революционным подпольем, в котором он мог выступать в роли курьера-кассира. «Ателье фотографа как нельзя лучше подходило в качестве подпольной явочной квартиры: зашел человек сделать снимок, поговорили - задание выполнено, а полиции невдомек. При этом допущении понятны и его поездки по городам и весям Российской империи, <…> и американская история», - писал исследователь. Версия логичная, но подтверждения ей на данный момент нет.
Вернувшись в Минск, Моисей в 1896 году открыл собственное фотоателье в доме напротив МВД на нынешнем проспекте Независимости. В 1900-м арендовал под студию помещение на месте нынешнего кондитерского магазина «Лакомка». Еще пять лет спустя переехал в здание, которое стояло на месте входа в метро «Октябрьская» рядом с магазином «Центральный». На предпринимателя тогда работали четыре фотографа и две служанки.
Каждое ателье представляло собой жилье, где несколько помещений были выделены под студию. Вот как Наппельбаум описывал свою последнюю квартиру. «Я решительно не хотел, чтобы моя фотография носила столь же пошлый характер, как и другие. Я считал, что даже внешний вид приемной и павильона должен быть иным. В самом деле, как можно было примириться с той обстановкой, которая была принята тогда в минских фотографиях? Ведь там не только стены были сплошь завешаны фотокарточками, но и мебель. К ножкам письменного стола прикреплялись кнопками мелкие карточки. Мне хотелось, чтобы моя приемная была выдержана в строгом вкусе - я развесил на стенах несколько фотоснимков, посредине комнаты поставил мольберт с большим портретом, а на тумбе - статую Венеры Милосской. В тогдашней фотографической среде это расценивалось как независимость взглядов и вызывало раздражение у конкурентов».
Но на такой образ жизни нужны были деньги. Аренда этого жилья стоила 1000 рублей в год, а самая популярная тогда фотография размером 6 на 10 см - 1 рубль. Чтобы заработать только на аренду, в год надо было напечатать шесть тысяч снимков и заказать столько же бланков. Таких объемов у Наппельбаума не было - откуда тогда деньги? Возможно, в ход шли сбережения из Америки, а возможно, у него действительно имелась «подработка» в качестве курьера-кассира еврейского подполья - точных сведений нет.
Переезд в Петербург и техническое ноу-хау
Однако жизнь в губернском тогда Минске, несмотря на успех бизнеса, не радовала Моисея. «Чем больше присматривался я к жизни, тем острее чувствовал потребность вырваться из замкнутого круга провинциальной фотографии. В этом отношении Минск производил особенно удручающее впечатление. <…>. В массе своей профессиональная портретная фотография была ремесленнической. А в Минске это особенно остро чувствовалось. Вот поэтому я и покинул Минск и переехал в Петербург. Неодолимая сила влекла меня в столицу с ее культурой, театрами, картинными галереями, шедеврами архитектуры. Никакие трезвые рассуждения не могли меня остановить. Я был убежден, что только в столице, в культурной, образованной среде я смогу добиться успехов в фотоискусстве», - писал Наппельбаум.
В империи тогда существовала черта оседлости, по которой евреи могли жить только на некоторых территориях. В их числе была Беларусь, но не Петербург. Однако в 1910 году Наппельбаум вместе с женой и детьми (у него был сын и четыре дочери) принял православие и в 1912-м переехал в столицу империи, позднее забрав семью. Один из новых знакомых выдал ему свидетельство на право жительства как наклейщику фотокарточек. По этому документу он и проживал в Петербурге вплоть до революции.
В этом городе Наппельбаума никто не знал. Помогло ему сотрудничество с журналом «Солнце России»: Моисей отнес в редакцию свои минские работы, они понравились, и у него появились заказы. Одно время минчанин сотрудничал с фотографом Лежоновым. Позднее они разошлись, Моисей сменил несколько мест. Но затем его недавний компаньон оставил жену и бросил собственное ателье на произвол судьбы, не имея средств и набрав много долгов. Его супруга разыскала Наппельбаума и на льготных условиях, с рассрочкой, передала ателье. Речь шла о большой квартире в центре города, на Невском проспекте. Из девяти комнат три были отведены под студию.
Заказчиками у минчанина в основном была буржуазия (сейчас бы сказали - бизнесмены). Но в 1891 году в связи 50-летним юбилеем Петербургской консерватории Наппельбауму заказали серию портретов крупных музыкантов. Одним из них был композитор Александр Глазунов. Описание работы над его портретом позволяет понять творческие принципы фотографа.
«Именно тогда, когда я делал портрет А. К. Глазунова, я впервые столкнулся с задачей, которую впоследствии мне пришлось решать в течение всей моей жизни, - как раскрыть творческую сущность человека. Пришел директор Петербургской консерватории А. К. Глазунов, высокий, тучный человек с мягкими красивыми руками; во всей его фигуре спокойствие, достоинство. Но самое важное было не то, что он директор, пришел композитор. Как показать, что это - художник, творец музыки? Разумеется, были в нем характерные для творческой личности черты, но как отыскать их? Бывает, что полнота гармонирует с характером человека, с его внутренним содержанием, помогает создать о нем общее впечатление. В данном случае полнота противоречила образу. Я усадил Глазунова боком к аппарату, чтобы сузить фигуру, сохранив вместе с тем ее монументальность. Стал внимательно вглядываться в строение лица, искать именно те, порой трудно уловимые, особенности, которые приоткрывают интеллект человека. Повернув его лицо в три четверти, я попросил А. К. Глазунова смотреть не в объектив, а поверх плеча зрителя. Обнаружился острый, напряженный, вдумчивый взгляд. Светом подчеркнул выпуклость лба, объемность головы. Освещение я вообще сосредоточил на лице композитора и на его руках, оставив всю фигуру в тени. Это помогло мне, во-первых, скрыть излишнюю полноту, а кроме того, подчеркнуть мягкость, артистичность его рук».
Фрагмент мемуаров Моисея Наппельбаума
Юбилейный номер журнала «Солнце России», где были опубликованы эти работы, привлек большое внимание к автору фото. В его мастерской стали появляться известные артисты, художники, писатели - многие из них потом стали героями портретов Моисея.
В творчестве Наппельбаум был очень требователен и постоянно экспериментировал. «Иной раз я часами мучил заказчика, пересаживая с места на место, делая по 10−12 снимков, заставляя его то надевать пальто или шляпу, то снимать, требуя иногда, чтобы клиентка поехала домой и надела другое платье или переменила прическу, которая, по-моему, должна ей больше идти. Случалось и так, что заказчик приходил получать уже готовую работу, а я, увидев его в другой одежде, начинал работу снова, - писал Моисей в мемуарах. - Нельзя забывать, что любое положение фигуры, каким бы спокойным оно ни было, - частный момент движения. Движение должно ощущаться в портрете, иначе в нем не будет жизни». Поэтому на его портретах часто можно увидеть пластичность рук, жестикуляцию, ритм тела.
Фотографы того времени делали снимок, имея не менее трех источников света. Но Наппельбаум с 1915 года начал применять только один источник - электрическую лампу в 1000 ватт. Ее помещали в самодельный софит, напоминающий по форме перевернутое ведро. «Всю свою дальнейшую жизнь я работал с одним источником света. Если я достиг чего-либо в искусстве фотопортрета, то в значительной мере благодаря этой довольно примитивной по конструкции лампе. <…> Никаких световых эффектов! Лампа излучала прямой, ровный, мягкий свет, он позволял выделять форму лица, улавливать выражение, взгляд человека», - вспоминал художник.
Арест, снимки Ленина и салон в собственной квартире
А затем случилась революция. Как к ней на самом деле отнесся Наппельбаум, положительно или отрицательно, - неизвестно. В первое время пришедшие к власти большевики его арестовали, чтобы экспроприировать имущество, но вскоре отказались от этой идеи и отпустили. Уже в январе 1918 года его пригласили сделать портрет их лидера Владимира Ленина. По версии Александра Величко, приглашение могло быть связано с дореволюционными знакомствами фотографа с высокопоставленными большевиками Яковом Свердловым (он возглавлял Всероссийский центральный исполнительный комитет) и Анатолием Луначарским (был наркомом просвещения). Кстати, как раз последний помог быстро освободить мастера.
«И вот вошел Ленин. Ничего общего с человеком, которого я ожидал увидеть. С первого же мгновения меня поразила его простота. Ни малейшей позы, ни одного движения, бьющего на эффект. Невысокого роста, широкоплечий, в люстриновом пиджаке (люстрин - плотная блестящая ткань, чаще шерстяная. - Прим. ред.), из нагрудного кармана которого торчало "вечное" перо, быстрый и четкий в движениях, красиво посаженная голова с большим, открытым лбом», - писал фотограф в мемуарах.
Возможно, эта «очарованность» Лениным в тот момент была искренней, возможно, это лишь вынужденные строки: в советское время нельзя было не восхищаться вождем. В любом случае, каким бы ни было отношение Моисея к большевикам и их главе, он решил остаться в стране и нуждался в связях с руководством. Так фотограф создал портрет Ленина, который очень понравился заказчику. Он стал каноническим и публиковался миллионными тиражами.
Поддержка вождя партии очень помогла Моисею. В том же году, еще в условиях послевоенной разрухи, прошла его первая выставка. «Поразительное было время <…>. Не было хлеба и дров. На улицах Петрограда было пустынно и тихо, трамваи не ходили, на Невском из-под торцов пробивалась трава. А в Аничковом дворце, в бывших владениях императрицы, разместилась выставка», - вспоминал выходец из Минска.
На этом сотрудничество с властями не ограничилось - Наппельбаум сделал ряд портретов и других революционеров. «Сразу же после Октябрьской революции моя работа перестала носить павильонный характер. Моими заказчиками стали советские организации. Я обслуживал Смольный (штаб-квартиру большевиков. - Прим. ред.), Музей Революции, Государственное издательство, театры. <…>. Моя задача была <…> создать портреты людей новой эпохи, показать в их образах новый мир», - писал Моисей. Так он стал работать на государство.
В 1918-м советское правительство переехало из Петрограда в Москву. За ним последовал и Наппельбаум. Вскоре после этого он пришел на прием к Свердлову и предложил создать «государственную фотографию». Студия в итоге была организована в гостинице «Метрополь», где тогда жила вся советская элита. В том же доме предоставили квартиру и Наппельбауму. Он стал фотографировать чиновников и делегатов многочисленных съездов.
При этом Моисей на какое-то время сохранил за собой квартиру и ателье в Петрограде. И там появился литературный салон, который стали посещать многие известные писатели. Дело в том, что в городе тогда существовало литературное объединение «Цех поэтов», созданное Николаем Гумилевым. В 1921 году он организовал при нем и союз молодых поэтов «Звучащая раковина». Когда Гумилева в августе того года расстреляли, члены этих объединений и прочие литераторы стали по понедельникам собираться на квартире у Наппельбаумов - ведь дочь фотографа Ида Наппельбаум, родившаяся в Минске в 1900-м, была ученицей Гумилева. Кстати, еще две ее сестры тоже были поэтессами, одна - литературоведом.
«В комнате лежал ковер, стояли рояль и большой низкий диван. Еще один ковер, китайский, с изображением большого дракона, висел на стене. Этому ковру придавалось особое значение, так как дракон был символом "Цеха поэтов". Один из сборников, изданных в 1921 году "Цехом", так и назывался - "Дракон". Ни стола, ни стульев не было. На диване собравшиеся, разумеется, не помещались и рассаживались на многочисленных подушках вдоль стен или на полу, на ковре. Свои стихи каждый понедельник читали все присутствующие, - по кругу, начиная от двери. Этот обычай оставался неизменен в течение всего времени, пока существовал наппельбаумовский салон - с 1921 по 1925 год. Расцвет салона был в начале его существования - зимой 1921/22 года. Потом начался долгий, затянувшийся на три года упадок», - вспоминал писатель Николай Чуковский (сын Корнея Чуковского).
Он же составил и словесный портрет Моисея: «Это был крупный красивый мужчина с волнистыми кудрями и большой черной бородой. Всем своим обликом старался он показать, что он - художник. Он носил просторные бархатные куртки, какие-то пелерины, похожие на старинные плащи, галстуки, завязывавшиеся пышным бантом, береты. Свои фото он ретушировал так, что в них появлялось что-то рембрандтовское. Он действительно был замечательным мастером портрета. <…>. Это был добрый благожелательный человек, очень трудолюбивый, любящий свое дело, свою семью, искусство и деятелей искусства».
«У отца было поразительное чутье художника, - писала дочь Наппельбаума Ольга. - Не имея не только высшего, но и среднего образования, порой не прочитав книг писателя, которого снимал, он улавливал неповторимую индивидуальность человека и характер его творчества. Снимок [Александра] Блока сделан 25 апреля 1921 года. Крупным планом сфотографирована голова, но вы видите одни глаза. Огромные, серые, пронзительные. Отцу казалось, что Блок видит что-то невидимое (поэт умер в августе того же года. - Прим. ред.). А [Сергей] Есенин! Отец как бы предугадал его судьбу. Есенин пришел сниматься с товарищами - веселый, кудрявый, золотоволосый херувим в галстуке "бабочкой". А на портрете он стоит с низко опущенной головой. Стоит обреченный».
Блок, напомним, умер уже спустя несколько месяцев - в августе 1921 года, а Есенин загадочно погиб в конце 1925-го (был найден повешенным в гостинице, по официальной версии - покончил с собой).
Угрозы вождя и срок за сожженный портрет
В середине 1920-х Наппельбаум окончательно перебрался в Москву. Власти предоставили ему двухэтажный особняк, где он жил и работал. Александр Величко пересказал ходившие тогда слухи: мол, ателье Наппельбаума использовалось для слежки за гражданами, а его работники были не только фотографами, но и оперативными сотрудниками. Возможно, такие кривотолки были реакцией на востребованность выходца из Минска и его приближенность к власть имущим. Слухи о сотрудничестве со спецслужбами подогрел тот факт, что в 1925 году Наппельбаума с сыном Львом возили из Москвы в Ленинград, чтобы сделать снимки умершего Есенина. Хотя скорее власти использовали фотографа в своих целях, а он не мог отказаться.
В своей книге Моисей перечисляет некоторые имена тех, кого он фотографировал. Среди политиков это глава ВЧК (предшественник КГБ) Феликс Дзержинский, военачальники Михаил Фрунзе, Семен Буденный, Клим Ворошилов, жена Ленина Надежда Крупская, писатели Максим Горький, Михаил Шолохов, Вениамин Каверин, Илья Эренбург, певец Федор Шаляпин, художник Марк Шагал и многие другие (каталог его работ доступен здесь).
Однако вскоре в СССР начались репрессии. То один, то другой герой Наппельбаума внезапно «исчезали», попадая в застенки НКВД, лагеря и под расстрел. За демонстрацию их изображений любой мог отправиться в том же направлении. Такая угроза нависла и над Моисеем, и его положение пошатнулось. В начале 1930-х его (видимо, как предпринимателя) отнесли к «лишенцам» - так называли людей, которых лишили избирательных прав по социальному признаку. Он с трудом избежал высылки из советской столицы. В те же 1930-е годы фотографу перестали давать правительственные заказы. Из роскошного особняка семья переехала в более скромную квартиру на Арбате.
Но главное, что удалось уцелеть. В 1935-м Наппельбауму присвоили звание заслуженного артиста РСФСР - первому среди фотографов. После нападения Германии в 1941 году его эвакуировали в тыл и разрешили вернуться в Москву, лишь когда опасность миновала.
Есть информация, что сделанный Моисеем портрет однажды не понравился Сталину, и тот швырнул свои изображения, сказав: «Френч слишком помятый. Зачем складки не убрал? Я у тебя вышел совсем как не военный!» Легенда это или правда? Внук Наппельбаума утверждал, что диктатору тогда наоборот понравился собственный портрет: «Насколько я знаю, дед фотографировал вождя, когда тот даже не был наркомом, но по фотографии уже видно было, что с этим человеком лучше не связываться. Должно быть, таким Сталин себе и нравился, и дед вольно или невольно угодил ему». Наппельбауму принадлежат многие известные снимки Сталина.
Также внук фотографа приводил историю, когда его деду грозила опасность от не менее важного чиновника. «Уже после войны его позвали снимать [Вячеслава] Молотова (главу правительства СССР до войны и главу МИД - после. - Прим. ред.) на правительственной даче. Возвращаясь, он зачем-то решил занять себя беседой с молотовским шофером и мимоходом обронил, что-де, мол, удивительное дело, как такой глупый человек мог стать премьер-министром. После этого его уже никогда не приглашали снимать членов Политбюро».
Как ни везло Наппельбауму, репрессии не обошли его семью стороной. Его дочь Ида, та самая, которая была ученицей «антисоветчика» Гумилева, еще в 1937-м сожгла портрет своего наставника, чтобы его не нашли при возможном обыске. Несмотря на это, через 14 лет, в 1951-м, ее арестовали за хранение давно не существующего портрета и отправили в ГУЛАГ. Благо, уже в 1954-м, после смерти Сталина, ее выпустили на свободу - отец успел этого дождаться. Прожив 88 лет, в 1958-м Наппельбаум скончался. Последние годы с помощью второй дочери Ольги он писал те самые мемуары, которые вышли через несколько месяцев после его смерти и рассказали невероятную историю фотографа из Минска, пережившего сломы нескольких эпох.